ПРОСТО

Просто Сашка позвонил, потому что сеструха Светка ему всю плешь выела – уже три дня не может дозвониться до Анны Анатольевны. А как она до нее дозвонится, если мы тут в больничном дворике голубей кормим, изучаем зябликов? Ночь Света не спала и с утра принялась за брата, с которым вместе учились у мамы в музыкалке.

- Саня, дай сестре мой телефон, пусть звонит.

Звонит Света:

- Леша, что там у тебя крякает?

- Это мы с Анной Анатольевной перешли к пруду, и нас приветствуют утки.

- Как мама?

- Завтра операция.

Завтра у Светы случилось техночудо: этот шкаф, который муж никак не починит, его, если откроешь – внутри лампочки загораются. А уже полгода не загораются, и мужу хоть бы хны. Там за стеклянными дверцами иконы. И вот в девять утра, когда у Анны Анатольевны операция началась – свет зажегся. При закрытых дверцах, сам собой.

Я в это время измерял пешеходное расстояние в Шуваловском парке от шоссе до церкви Петра и Павла, церковь была закрыта, звонок:

- Леша, это Полина из Австрии, ученица Анны Анатольевны.

- Ты из Австрии звонишь?

- Нет, я на Песочке, под дверью операционной, приезжай.

Полина – врач, когда-то возглавляла кафедру в Питере, а потом уехала медсестрой в Вену, десять лет защищала там свой диплом, теперь – в прежнем статусе.

Я бегом измерил маршрут от церкви Петра и Павла до шоссе – гораздо короче – сел на автобус. Полина на скамеечке, где мы вчера с мамой голубей кормили.

Доктор Марк Львович сказал нам, что все прошло наилучшим образом, только анестезиолог плясал джигу, уговаривая сердечко Анны Анатольевны не останавливаться и биться в одном ритме. Теперь денек за сердечком последят и завтра выпишут из реанимации в палату.

Но завтра не выписали.

И послезавтра.

Дежурный доктор сказал по телефону, что в реанимацию пройти ну никак нельзя.

Я измерил параметры нашей трехкомнатной квартиры, повисел с мухами на потолке, полистал Чехова – какой-то непонятный писатель, ни слова не разберу. Звонит Света:

- Леша, я еду к Анне Анатольевне, везу яблоки, сок, воду, чай. Что еще купить?

- Ничего, тебя все равно не пустят. Мама говорила, там вооруженная охрана при входе дежурит.

- Ну, как хочешь, а я съезжу.

Через полчаса встречаемся, сажусь в машину – Света за рулем, муж – сзади, едем.

Дежурный доктор на отделении категорически подтвердил, что в реанимацию не пустят.

- А где эта реанимация? – поинтересовалась Светочка.

- На втором этаже, коридор направо, но вас все равно...

Второй этаж, коридор направо, двери настежь. От постового столика идет обаятельная улыбчивая сестра «Я вас слушаю».

- Здравствуйте, у меня здесь мама.

- Проходите, она весь день спрашивает, когда вы придете.

...

- Здравствуй мама.

- Что ты так долго не приходил? Я уже трех врачей за тебя приняла, подумали, наверное, свихнулась. Возьми платок с тумбочки, вытри...

- Что?

- По щеке течет.

Я промокнул маме глаза и стал рассказывать про собаку, которую позавчера встретил у метро – ее отдавали. И я подумал, что надо нам взять собаку, но не мог же я это без мамы решить, а к ней не пускают, и вот я так долго не приходил, а, оказывается, пускают...

Света стояла в коридоре, потом мы пошли на пруд к уткам:

- Она же сама говорила, что реанимацию охраняют и не пускают никого.

- А ты не слушай, она говорит, а ты не слушай, просто приходи – и все.

Светочка, Светик – умница.

Обратной дорогой мы со Светой болтали, а муж ее работал штурманом:

- Свет, светофор! Свет, притормози! Света, пропусти пешехода!

Я смотрел на нее во все глаза, и робко спросил, совсем не о том, о чем хотел:

- Светик, давно машину водишь?

- Лет десять.

- А я все никак не начну.

- Это просто – садишься и едешь.

- И лампочки сами загораются в шкафу?

- Загораются...

Когда я вышел из машины, позвонил друг Ромборисыч из Москвы:

- Лешка, я, кажется, сбрендил. После этого трехдневного дождя выхожу из дома сигарет купить, а по дорожке ползет огромный червяк. И я с ним поздоровался.

- А почему бы и нет?

- Ты считаешь, это нормально – с червяками здороваться?

- Конечно, просто здороваешься и дальше идешь.

- Интересно, что он обо мне подумал?

- Я полагаю, он был рад.

- Что?

- Был рад, что закончился трехдневный потоп, и что эту радость можно с кем-то разделить. Что не один он, червяк, выполз на прогулку. И что ты, Рома, в этот вечер на улице не один, что тебе есть, с кем поздороваться – этому он тоже очень обрадовался.

Так, просто.

ПРОСТИ, САНЬ – БЫЛ НЕ ПРАВ

Сидим с мамой в больничном дворике на Песочке, кормим голубей. Перед нашей скамьей на асфальтовую дорожку села пестрая птица:

- Смотри, мама, щегол!

- Где? – мама плохо видит.

- Ну, вот, улетел, – с досадой говорю я.

По асфальту шкрябает метла дворничихи, голуби привыкли, клюют себе, а этот красавец упорхнул.

- И никакой это не щегол, это – зяблик.

- Ну что вы говорите, мадам, что я – щеглов не знаю?!

И для наглядности я засвистал «по-щеглиному», птичка снова села перед нами, защебетала в ответ, и даже мама смогла разглядеть ее пристально.

- Не щегол – зяблик, - не унимается дворничиха, - когда вы встретите щегла, первое, что подумаете – у кого-то попугай улетел. Щегол желтый с синим и у него крупный клюв. А это зяблик.

Я представляю, как мы с супругой гуляем по аллеям парка возле весенних прудов, и всюду снуют и щебечут эти... неужели я ошибался двадцать пять лет? Я бы ни за что не поверил дворничихе, не согласился бы, если бы, к примеру, мог четко представить себе зяблика. Но она вот говорит «зяблик» и кого-то еще представляет щеглом. Я же не могу ей сказать: «Опомнитесь, зяблик совсем не такой, а вот такой!» Нет, не могу так сказать, потому что зяблика ну совсем не представляю. Звоню супруге:

- Ирина, срочно пробей по интернету, как выглядит зяблик. Не зябликов ли я всегда называл щеглами и пересвистывался с ними вот так, – и я для верности посвистал в трубку.

Дворничиха ушуршала, а я напряженно жду ответа и вспоминаю один забавный и поучительный эпизод.

Когда-то очень давно мой приятель Сашка Шока впал в эзотерику, начитался всякой дряни и слегка сдурел. Выражалось это в том, что он спорил со всеми по любому поводу:

- Смотри, Саша – самолет!

- Ни фига не самолет.

И так далее. Это очень раздражало, с Сашкой совершенно невозможно стало общаться. И пошли мы с ним в церковь на исповедь. Саша долго собирался, о чем-то думал, а когда подошел к священнику, со второго слова принялся с ним спорить.

- Да тебя, дружок отчитывать надо! – возмутился священник – Вот что, езжай-ка ты в Псково-Печерскую лавру к отцу Александру на отчитку.

Мы поехали. Утром, когда вышли с поезда, увидели, как кот охотится за трясогузкой. Я набрал в рот воды, чтобы не назвать кота котом, а трясогузку трясогузкой – помалкиваю себе, и как-то идем потихоньку. Трясогузка садится на край огромной лужи, и как только кот собирается прыгнуть – перепархивает на другой край. Кот оббегает лужу и начинает охоту по новой. В результате кот с разбегу плюхается в лужу, а трясогузка семенит перед нами до самых ворот монастыря.

Никакого отца Александра там не было – он уже два месяца как лежал в госпитале. Но мы сходили на службу, прогулялись по монастырю, счастливые и пасхальные остановились у куста шиповника. Да, кажется, это был шиповник. Не стану сейчас у Саши спрашивать. И тут на куст садится птичка:

- Смотри, Саша – щегол!

- Это синица, невозмутимо говорит Саша.

Я чувствую, что меня мутит. Ну что он, совсем рёхнутый, синицы, они же желтогрудые в синих шапках, а это коричневый с пестрыми крылышками и поет, а не фьютькает – щегол. И вот я рот свой гневный мысленно болтами свинчиваю, аж зубы скрипят. И тут, о чудо, рядом с этим пестрокрылым садится синичка. Саша взглянул на нее, поскрипел мозгами:

- Да, действительно – синичка другая.

Отчитка, можно считать, состоялась. Мы благополучно вернулись в Питер.

Больничный двор, мама кормит голубей, перед ней сидит пестрокрылый и щебечет, звонит телефон:

- Да, Алеша – это зяблик. Впрочем, если ты сказал «щегол», значит – щегол.

И через минуту снова звонок – невероятно – Сашка Шока звонит:

- Леша, что с Анной Анатольевной? Мы третий день до нее дозвониться не можем.

- Да все в порядке, Саша, ждем операции, надеемся на лучшее. Кстати, я тогда со щеглом ошибся – это был зяблик!

- С каким щеглом?

- Ну, помнишь, когда трясогузка искупала кота, а потом прилетела синичка и нас помирила?

- Совсем рехнулся, Леха!

Мимо нас снова прошуршала дворничиха, сметая палые листья начала сентября.

- Простите, - говорю, - был не прав.

Мама докрошила хлеб голубям, достала папиросу:

- Дай огоньку... – затянулась, выдохнула дым, и сказала то, от чего я ну всегда-всегда до потолка подпрыгивал и по стенкам ходил, - Вечно ты споришь, Леша.

Но теперь я вовсе не рассердился, а подумал: Вечно... хорошо бы.