Будогощь, какое красивое слово! Теперь
слышу в нем крепость верного обещания, мощный порыв к будущему, а двадцать три
года назад – захолустье, ссылка, пограничье Ленобласти. И ни к чему нам были
рассказы, что там обнаружены следы пребывания первых славян на европейской
части России, мы, перваки-картошники, себя ощущали последними.
Особенно, когда ввалилась
будогощьская сторчавшаяся полупьяная шобла по наших отабитурившихся, еще толком
не застуденчивших девок. У ребят колы и цепи, и настроение городской девчатинки
отведать. Они перли напролом, но остановились.
У грустного скромного Гизо в правом
кулаке лимонка, в левом чека. И хрен знает, что на душе – то ли разжать кулак и
«всем привет», то ли чеку обратно вставить.
Нас всего 13 – будущих филологов
минус семь династийных, у кого папы-мамы с книжных полок – их самих прикрывать
надо; гопников этих человек 25, а девок, по палатам дрожащих, больше сотни – и
ни ментов тебе, ни телефона – 89 год, начало сентября. Герцовное командование
нарочно нас сюда отправило – чтобы потише. Прошлому студент-колхозу здорово
накостыляли где-то близ Питера, и теперь почему-то решили, что в Будогощи
спокойнее. Но если в совхозе Ленсоветовский было чисто самцовское побоище при
гаремных дверях, то в нашем случае добавлялся еще гео-социальный фактор со
спортивным азартом – будогощьские питерских сделают, и девок их оприходуют.
Интересно, а где в этот момент
отмокало наше руководство? Ведь были же какие-то старшие-ответственные? Кто-то
же водил нас посменно в Будогощьскую субботную баню: сперва девчата: этапами по
20 в шесть заходов отмылись, потом только мы – все 13 сразу. А наоборот нельзя,
мало ли что от парней к девкам перепрыгнет – бывали случаи непорочного зачатия.
Баня уже остывшая, и сумерки, и пару в парилке нет. А напротив бани вдоль
забора вся местная аристократия в кепках да ватниках жуют бычки дымящие, по
чинарику на троих. Там они и приглядели развлечение на «когда стемнеет малёхо».
Пришли. И стоим мы, мытые и
бледные, в лестничном пролете второго этажа, шестеро, один другого краше:
Сашка Назаров, метр восемьдесят, с
длинными светлыми, вьющимися после баньки локонами;
Олежка Евдокимов, хохол-кларнетист,
беззвучно бормочет какую-то молитву;
Борька Фридлендер, с рыжей
улыбчивой рожей, которая по местным понятиям первой «кирпича просит»;
Толя Платонов по прозвищу «Герцог
Анжуйский», прозванный так за французскую бородку и элегантность;
я – в заношенном тельнике, шортах, с
флотским ремнем в накрут кулака;
да высокий и грустный, почему-то в
плащпалатке, чуть сутуловатый Гизо.
А вниз вся лестница битком – гости
из Будогощи.
С Гизо мы сразу все подружились,
полюбили его за принципиальность и лапидарность. Он на первом же обеде всем
поляну накрыл из домашних припасов: хачапури, сулугуни, джонджоли, чача. У
стола копошились в ведре десяток пленных мышей, Гизо их на поле наловил. Стоим
мы на грузовичке, нам ящики с картошкой кидают, мы в кузов ее сыпем, вдруг Гизо
с грузовика спрыгивает, вдоль борозды бежит, швырк на землю, встает и мышь за
хвостик держит. Сажает ее в ведро, и снова на грузовик – картошку ссыпать.
- Гизо, зачем ты мышей наловил?
- Котам скормлю.
- За что, они же жить хотят.
- Ненавижу мыша! Мне мама в Кутаиси
кроссовки новые купила, дорогие, две пары – все мыш сожрал.
Я посмотрел в ведро – маленькие
хвостатые пленницы, глазки-бусинки – жалко их.
- Послушай, Гизо, во-первых это
полевые мышки, а твои кроссоовки съели городские.
- Это неважно, они – родственники.
- Ну, как же родственники, если это
мышки русские, а в Кутаиси грузинские?
- Все мыши родственники.
- Гизо, но ведь их тоже понять можно,
они же не хотели тебя расстроить, они просто есть хотели, человек ведь тоже
есть хочет.
Гизо задумался на мгновение, что-то
взвешивая, потом сказал:
- Нет – хуже.
- Что, Гизо?
- Человек хуже мыша!
После чачи, хачапури, сулугуни и
джонджоли мы торжественно выпустили пленниц на свободу.
Но Гизо все равно их ловил, а потом
выпускал:
- Пусть посидят-подумают, и всем
своим родственникам расскажут.
После первой сессии его отчислили –
не сдал языкознание. Долго готовился, все вызубрил, но попался билет, вызвавший
дискуссию, а дискутировал Гизо неубедительно.
- Извините, Георгий, но ваша
национальность не оправдание, вам известно, кто этот предмет великолепно знал,
считал важнейшим и культивировал?
- Знаю, Сталин!
- А он, все же был незаурядной
личностью…
Гизо на секундочку задумался и
сказал:
- Нет… хуже.
И не стал продолжать дискуссию.
И уехал в Кутаиси.
А потом в Грузии началась война,
Гизо пропал, и мы не знали, что с ним. В каждом застолье выпивали за его
здоровье. Вспоминали, как он в колхозе из кабинета «Военной славы» пионерлагеря
«Будогощь» так вовремя приволок муляж гранаты и надел с манекена «партизан в
дозоре» плащпалатку. Он был серьезен и грустен, и красивые его руки не
задрожали до тех пор, пока трусливая местная гопота не испарилась за лагерным забором.
Следующим утром нас всех вернули в Питер.
Я трижды бывал в Грузии с
киногруппой, мы много ездили, со многими встречались, но я нигде не встретил
Гизо.
И вот неделю назад звонит мне
Герцог Анжуйский:
- Привет, Леха, как здоровье?
- Привет, Толя, здравствую
потихоньку.
- Маладца! А у меня юная жена и
первый инфаркт, не знаю, что полезнее. Ты в Москве?
- Нет, в Питере.
- Жаль! Представляешь, я встретил…
- Кого?
- Передаю трубку…
- Аллё, Алексей, здравствуй – это
Гизо.
Мы обнялись у памятника Пушкину на
Тверской, пили кофе.
- Я все-таки закончил филфак, в
Кутаиси. Но преподавал всего восемь месяцев. Как учить детей – ни света, ни
отопления, они приходят в школу, голодные, дрожат от холода. Я ушел. Чем-то
торговал, работал на стройках. Мама уехала в Грецию на заработки, папа в
Кутаиси, очень скучает без нее. Но почти у всех так, семьи пополам. Зато у нас
совсем нет преступников – всех воров депортировали в Турцию, а кто вернется –
сразу 10 лет дают. Придут к какому-нибудь вору в законе, просто так, без всяких
улик: «Ты – вор?» А он же не может сказать «нет» - свои прирежут, говорит: «Ну,
вор». И его сразу на десять лет, либо за турецкую границу.
- И что, они все в Турции теперь?
- Нет, что ты! Страшней турецких
тюрем нет – все к вам поехали! Я две недели в Москве, женился на москвичке. Она
из Грузии, но живет здесь. Ищу работу.
- А что ты хочешь делать, Гизо?
- Я все могу делать, только бы
работать.
Идем по Тверской, заходим в храм –
там служба праздничная – Сергию Радонежскому.
- А я, Гизо, каждый раз, как шел
экзамен сдавать, ставил Сергию свечки – он же за неучей заступник. Приду: «Вот,
Сергий, тебе свечка. Представляешь, только два билета выучил, и как мне экзамен
сдавать?» Потом в Герцовнике тяну билет – всегда мой, выученный.
- А я на экзамене в Кутаиси почти
все билеты знал, один не знал. И он мне попался. Стою бледный, молюсь про себя:
«Святой Георгий, помоги!». И началось землетресение.
Обошли квартал, снова стоим у
памятника Пушкину.
- А ты очень изменился, Леша, я бы
тебя не узнал.
- А я тебя сразу узнал – такой же,
только седой. До скорого, Гизо.
- До встречи, Леша.
Он идет к метро, сутуловатый,
печальный, а я думаю: «Нет, все же Гизо человек хороший, не хуже мыша».
Комментариев нет:
Отправить комментарий